-182897206_6629

[id112670814|Елена Галимова]

Это – основная часть моего доклада на вчерашней конференции по Северному тексту: «Актуализация мотива СТОЯНИЯ в художественном мире Северного текста русской литературы»

В современной художественной картине мира, которая возникает при обращении к тестам ХХI века, прежде всего – поэтическим, особое место начинает занимать и актуализироваться не характерный для художественного мира Северного текста в целом мотив СТОЯНИЯ (в словарном значении слова – «нахождение на каком-нибудь месте»).
В общелитературной традиции этот мотив связан с темой защиты, обороны, в русской литературе – прежде всего – защиты родной земли от вторжения извне, от угрозы порабощения, что закреплено, в частности, в русской пословице, опубликованной Владимиром Далем и озвученной в фильме 1938 года «Александр Невский» режиссёра Сергея Эйзенштейна: «С родной земли – умри, да не сходи».
Этот мотив преимущественно развивается в литературе военного времени или в произведениях о войне, написанных позже. В значительной степени «стояние» в этом контексте синонимично «обороне», но эти понятия и явления не тождественны, и различающие их смысловые оттенки важны: оборона предполагает большую динамику и внешнюю активность, в то время как стояние при кажущемся отсутствии всякого действия, неподвижности наполнено внутреннего напряжения, часто предельного, всех сил: и физических, и душевных. Отметим, что среди синонимов слова «стояние» словари называют «бездействие», но это синонимичность основана лишь на сугубо поверхностном, кажущемся сходстве явлений.
Стояние за родину – это всегда осознанное действие, по сути своей – подвиг, может быть, самый высший и трудный, поскольку он требует не только отваги, порыва, но и огромного терпения. И среди подвигов святых молитвенное стояние, подобное подвигу прп. Даниила Столпника, проведшего на вознесенном к небу столпе около тридцати лет, представляется одним из труднейших.
Тем удивительнее, на первый взгляд, что мотив стояния начинает активно развиваться в современной северной поэзии. Не в военное время, и не в произведениях посвященных войне.
Чтобы сразу погрузить в общий смысловой контекст развития этого мотива, приведу полностью одно из стихотворений Ольги Корзовой (2019 года). Оно называется «Молитва»:
Забудь моё имя.
Пускай растворится, как дым.
И голос возьми –
Ни к чему бесполезная песня.
Позволь хоть снежинкой
Кружиться над лугом моим,
Над речкой и полем –
Над всем этим краем безвестным.
Пускай не у моря,
Мне только б смотреть с высоты
На эти дома,
На ушедшие в небыль деревни,
На лес поредевший,
Стоящие насмерть мосты –
Они, как часовни, застыли
В молении древнем.
Позволь мне остаться
На стрелке затерянных рек
Песком или камнем,
Прибрежною белою глиной.
Не дай отступиться,
Когда отступается век
И прадед молчит,
Укоризненно глядя
Мне в спину.
В приведённом стихотворении наличествуют почти все смыслы и образы, с которыми связано существование мотива стояния в современной поэзии Севера. Это и образы умерших деревень, за которыми – обезлюдение Русского Севера, стремительно ускорившееся в последние годы, и мотив слияния лирической героини с родной землёй в стремлении если не спасти и защитить, то в любом случае не предать и не оставить, а остаться с ней и в ней навсегда, стать ею; и мотив единства в готовности стоять насмерть человека и всего деревенского и природного северного мира, и важность этого деяния, по сути составляющего главный смысл жизни лирической героини, что явно выражено молитвенным обращением.

В стихотворениях других северных поэтов мотив стояния также связан с природными образами, с картинами деревенской жизни, при этом в сравнениях могут появляться и символические, знаковые образы русской истории, в том числе – военной, как в стихотворении Татьяны Щербининой «Берег»:
…Смотрю на горячие травы и глаз не могу отвести,
мой берег заброшенный, правый, высокий, до неба почти,
как песня старинная, длинный (Россия – судьба набекрень!),
лишь бревна, да ржавая глина, да тени родных деревень.

От светлого хочется плакать, кого ж тут спасёт красота,
но красный ободранный бакен плывёт, не покинув поста.
Стою на последнем пароме, смотрю на далекий угор,
где мамин зелёненький домик, и ласточки режут простор.
…
На палубе ветер противный, коричнево волны кипят,
смотрю и смотрю неотрывно пока ещё можно – назад.
Штыками оставшихся елей небес охраняя гранит,
мой правый, несдавшийся берег –
как Брестская крепость стоит.

У Щербининой, как и у других поэтов, с северорусским миром 21 века связан мотивы сна, образы теней («тени родных деревень» – см. в процитированном стихотворении), ирреального, зыбкого мира, где «Всё помнят призраки-дома / И тихие кресты».
В целом же, как видно из приведённых текстов, с мотивом стояния соотносятся две основные группы образов: первая – образы родной земли, северорусской природы, деревенских строений; вторая – образы людей, включая лирического героя. Причём эти группы образов тесно переплетаются, иногда – сливаются в метафоре или сравнении.
Если смотреть на эволюцию проблематики и мотивно-образной системы поэзии Севера последних десятилетий, то нужно отметить, что мотив стояния приходит на смену одному из ключевых мотивов поэтического мира Северного текста конца 20 – начала 21 века: мотиву плача по гибнущему деревенскому и шире – всему традиционному, природному и культурному, северорусскому миру, прощания с этим миром. Он преобладал, даже переизбыточествовал в творчестве многих северных поэтов, и сейчас не исчез, но в диалоге с ним – отчасти полемическом, отчасти – унисонном, в самые последние годы, то есть буквально – сейчас, в наши дни, крепнет мотив сопротивления, обострившийся с появлением новых – экологических и прочих – угроз. Когда возникает реальная опасность не просто опустошения, а осквернения, и физической гибели родной земли, связь с ней, с родным пепелищем и отеческими гробами, осознаётся с предельной остротой и силой. Лирический герой, а точнее – лирическая героиня, поскольку речь идёт, и это знаменательно, о преобладании мотива стояния как активного сопротивления в женской лирике – отождествляет себя с родной землёй, буквально ощущает себя единым целым с ней. И, кроме того, у лирической героини появляется особая миссия – она тот «кто-то», кто остаётся у очага и поддерживает горенье огня. И ждёт, когда другие вернутся домой – на свет этого огня:
Это не сон, это всё – наяву.
Время застыло в деревне заречной.
Лошадь у дома
не звякнет уздечкой,
Стадо коров не истопчет траву.

И под молочной прохладой лугов
Больше костёр не зажжётся пастуший.
Только всё громче: послушай, послушай –
Бьётся река у крутых берегов;

Катер качает, грозясь потопить,
Бьётся в протёртое днище парома…
Запахом дыма дышать – только б дома,
Дров наготовить, да печь затопить.

…Но ухожу, и не скоро вернусь.
Рыба – и та ищет место поглубже.
Родины голос становится глуше,
И затеряться в пустыне боюсь.

Так перелески бегут по лугам…
Но от себя убежать невозможно.
В пору безвременья и бездорожья
Кто-то останется у очага.

Кто-то поддержит горенье огня
В сердце своём и в оставленном доме,
Кто-то, возникнув в оконном проёме,
Будет стоять в ожиданье меня.
(Галина Рудакова)

Мотив заброшенности, опустошённости перетекает, перерастает в этом стихотворении в мотив неизбежности возвращения и стойкости оставшихся – «остальцев», как называет деревенских могикан Ирина Кемакова в одноименном стихотворении. И вновь видим, что развитие мотива стояния активизирует историческую память, поэзия насыщается образами прошлого и архетипическими образами русской жизни, ценность которой становится абсолютной:

Не лезу в политику: где мне крестьянским умом
Начальства заезжего длинные речи осилить.
Но чую нутром, что всё глубже и шире разлом
Меж первопрестольной и провинциальной Россией.

Не зависть, не злоба, не ярость шального быка –
В душе поселились обида и боль вперемешку.
Над сельской церквушкой столетья плывут облака –
Пожалуй, что вера одна и осталась в поддержку.

Да сызмальства труд, безусловно живущий в крови,
Косой, топором (дед ещё насадил топорище).
До боли любовь – после стопки никто не кривит
Душой – нараспашку! – к убогим родным пепелищам.

Как будто в войну: ломят бабы и редок мужик,
А жизнь не намазана мёдом, не сдобрена сальцем.
Глухая провинция – словно обидный ярлык.
Стократно вернее исконное слово – остальцы.

В стихах Татьяны Щербининой возникает прямая полемика с безнадёжным оплакиванием родины, в том числе и с собственным унынием:
О мёртвой родине реву,
повсюду вижу зло.
А нет бы – выкосить траву
у дома своего.

Простор непаханый лежит,
что с детства был знаком,
и плакать рифмою навзрыд
так горько и легко.

Лирическая героиня предпочитает действие, не плакать рифмою, а «в руки взять косу», и возникает надежда:
Но здесь, в заброшенной земле,
средь журавлиных снов,
надежда есть, пока во мгле
горит моё окно.
(«В пустой деревне»)

Эта надежда звучит и в других стихотворениях Татьяны Щербининой («Господи, какие снега…»)
Берега уснувшей реки
Круче белокаменных стен.
Здесь пока горят огоньки
Северных глухих деревень.

И пускай нас мало совсем,
Мы настырным нравом сильны.
Есть дрова, и нету проблем,
И четыре дня до весны.

В этих стихах явно, сознательно подчёркнута связь с поэтической традицией, в частности, преемственная связь с «Русским огоньком» и «В этой деревне огни не погашены» Николая Рубцова, «Храни огонь родного очага» Ольги Фокиной.
И с этим образом – русского огонька – связаны надежды на то, что «Россия должна устоять»:
Лихолетье минует.
Не ведаю, поздно ли, рано,
Но распашут поля,
И дороги проложат опять,
И поднимут кресты
Работящие руки Иванов,
Свято верящих в то,
Что Россия должна устоять…
На широких ветрах,
Временами качающих землю,
Устоять, как рябина
На этом скрещенье дорог.
Наша память жива,
И покоя душа не приемлет,
И в родимом окне
Неустанно горит огонёк.
(Ольга Корзова)

Особенно очевидно эта готовность до конца разделить судьбу родной земли – умереть, но с неё не сходить – явлена в поэзии Ольги Корзовой, лирическая героиня которой полна решимости «Перестоять, насколько хватит сил, / Вобрав в себя и боль, и стыд – до крохи!».
Это стояние действительно требует немалого мужества и душевной силы, предельного напряжения: устоять, несмотря ни на что: «И стою на твердыне той, / И держусь из последних сил».
В стихотворении, начинающемся строками «А на мне обрывается ниточка, / дедов-прадедов цепь-череда», лирическая героиня Корзовой, скорбя о своей бездетности и скором неизбежном одиночестве, задаётся вопросом: «Что же держит на этой изменчивой, / суетливой и горькой земле?» и отвечает на него так: «Да хоть то, что я всё-таки – женщина, / Берегиня её издревле».
В 1995 году Ольга Фокина написала стихотворение, начинающееся рубцовской строкой:
Россия, Русь, храни себя, храни:
Твои сыны хранить тебя не могут!
У них свои дела не слава Богу,
Свои заботы… так что – извини.
Россия, Русь! Храни себя сама,

В поэзии нашего времени, конца 2010-х годов, Россия-Русь, её северные пределы не оставлены без защиты, и защитником, хранителем этой земли становится женщина. Очень важно, что стояние лирической героини – действо мирное, материнское и дочернее по своей сути, лишённое всякой агрессии и при этом исполненное подлинного мужества и величия. Отступать некуда, уйти невозможно: остаётся – стоять.
Лирическая героиня современной северной поэзии вырастает в один из самых значимых и значительных образов Северного текста, вбирая в себя важнейшие черты национального северорусского характера, воплощая саму его корневую суть, и кроме того – становится олицетворением самой северной земли и её голосом.

Художник Григорий Чайников
ℹ